В эти дни отмечается 77 лет со дня снятия блокады Ленинграда, которая длилась 872 долгих дня. И каждый день жизни в условиях жесточайшего голода, холода, постоянных бомбежек и борьбы был подвигом жителей города – взрослых и детей. По разным данным за годы блокады погибло от 600 тысяч до 1,5 млн. человек, только 3% от бомбежек, а 97% от голода.

О подвиге сандружинницы Веры Щекиной мы узнаем из военного очерка писательницы Веры Кетлинской, всю жизнь прожившей в Ленинграде и бывшей свидетелем тех страшных дней.

«Вера Щекина»

«Год рождения 1924. Ленинград…. Кончив семилетку, Вера поступила на завод «Эталон» ученицей электромеханика и записалась в вечернюю школу... Ей стукнуло семнадцать лет. И вот тут неумолимо и грозно в этот светлый мир ворвалась война. И Вера сразу поступила так, как поступили в те первые два — три дня войны тысячи, сотни тысяч комсомолок: она подала в военкомат заявление с просьбой послать ее на фронт… Ей не давали этого права. Рано. Нельзя. Она сердилась, спорила и плакала. И добилась путевки на курсы Красного Креста. Училась старательно, мечтала: «Кончу, отправят». Кончила — не отправили. Одна за другой, ее подруги по курсам уезжали на фронт. Вера возмущалась, требовала, плакала, хитрила — не отправляют! Семнадцать лет.

Командир районной санитарной дружины был умен. Он сказал: докажи работой, что ты взрослый человек, тогда пошлем. Вера успокоилась и стала работать. Госпиталь. Дежурства. Беседы с ранеными. Страдная пора — сигналы воздушной тревоги, когда надо в несколько минут перенести раненых в убежище. Тяжесть носилок, боль в непривычных руках, в спине... Но разве это фронт? Дежурства на командном пункте Красного Креста... Один за другим воздушные налеты вражеских бомбардировщиков. Содрогается земля. Рушатся здания. Иногда Веру зовут на помощь — перевязать раненого, поднести носилки. Но на серьезные задания ее не посылают — неопытна, молода. Разве это фронт?

И вот настал ее боевой час. Она уже ждала смены с дежурства, когда ей приказали сесть в санитарную машину и ехать к крупному очагу поражения. Это был громадный жилой дом, вмещавший в себе сотни семей, женщин, детишек, — вот что такое был этот «очаг поражения», на котором бойцу Щекиной предстояло работать. Вера столкнулась лицом к лицу со страшной человеческой бедой. Стоны раненых. Обвалы, под которыми могут оказаться живые люди. Бомбоубежище, засыпанное обвалом... Тут уже никто не смотрел, молода ли и опытна ли Вера. Она перевязала и свезла в больницу семнадцать раненых. Она вместе с бойцами ПВО, вместе с жильцами дома и сбежавшимися на помощь женщинами и подростками, откапывала вход в убежище, оттаскивала бревна и кирпичи, орудовала ломом и лопатой... Вода из лопнувших труб заливала убежище. Вентиляцию засыпало, люди внутри задыхались. Скорее! скорее!.. В четыре часа утра Вера увидела спасенных людей — шатаясь, хватая воздух ртом, выходили они из подвала. Некоторые уже не могли идти сами. Детишки ютились на всех возвышениях в полузатопленном темном подвале... Их надо было выносить на руках... Вере некогда было думать в эту ночь, она работала. Но была минута: по шатающейся, полуразрушенной лестнице она ползла наверх с двумя дружинницами, чтобы спасти раненых в верхних этажах. Одна девушка оборвалась. Вторую придавило сорвавшейся балкой. Вера оказала помощь подругам и... должна была ползти наверх одна по тому же опасному пути. В эту минуту душевного напряжения, когда она заставила себя решиться и поползла, она почувствовала себя бойцом. И это был фронт.

Как только начинался обстрел, сандружинницы бежали туда, где снаряды падают. Все прячутся, а дружинница идет по своему кварталу, смотрит — где попадание, кому надо оказать первую помощь. Вера шла по этому городскому фронту невредимая, деятельная, семнадцатилетний отважный боец, милосердный помощник горожан-фронтовиков.

Настала зима. Блокадная, страшная, лютая зима 1941/42 года. Девушки-дружинницы снова патрулировали по городу, и у них было одно оружие — санки. Вера обходила свой квартал, волоча за собою санки, и вглядывалась в лица, в походку людей. Иногда поворачивала и шла следом за человеком — да, этот больше не может. Тогда она под руку провожала незнакомого человека домой или отвозила его в больницу. Иногда она натыкалась на упавшего. Замерз? или в голодном обмороке? Она укладывала тело на санки и везла в больницу. Помогала привести человека в чувство. Рассматривала документы спасенного — кто он? где живет? Шла по адресу — ведь там, наверное, есть семья, нужна помощь. Да, семья есть. И все лежат больные. Нет воды, не выкуплен хлеб, некому расколоть дрова и затопить печку. Вера колола дрова, шла к проруби за водой, везла воду на санках, втаскивала по лестнице тяжелое ведро, грела чай, бежала за хлебом, утешала и ободряла больных. Все больше становилось ослабевших, нуждающихся в помощи. У Веры был свой квартал. … Идет по улице с обходом, а ее уже встречают: «Ой, мы вас давно ждем, к нам зайдите! к нам!» И Вера шагала по темным обледенелым лестницам из этажа в этаж, из квартиры в квартиру. Не давая себе подумать об усталости, о собственной слабости, Вера таскала дрова и воду, отвозила на санках больных, помогала, согревала, успокаивала. Было у нее и свое горе — ранен брат под Ленинградом, оторвало ступню... осталась в деревне под немцем и пропала племянница…           Она взяла на учет всех ребятишек квартала. К ним заходила в первую очередь. Для них добивалась мест в детском доме. Нет места сегодня, так что же, оставить осиротевшего ребенка в холоде, в голоде, в темноте? И Вера несла ребенка в казарму дружины. Там тепло. Там свет. И подруги несли детей. Бывало, каждая принесет по ребенку, а то и по два. Устали. Сами голодны. Но ребята грязны и голодны. Девушки снова впрягались в санки, привозили бочку воды, согревали ее, обмывали детей. Вера клала ребенка с собою в постель, прижимала к себе, стараясь согреть его теплом своего тела. Но ребенок плакал от голода. И Вера бежала в столовую, упрашивала выдать ей ее завтрашний суп, из своего кусочка хлеба, отложенного на ужин, — кусочка, который не весил и 80 граммов, отдавала половинку... В те жуткие дни не было, пожалуй, величественнее и прекраснее движения, чем это простое милосердное движение исхудалой руки, отдающей свой хлеб более слабому.

А сил становилось все меньше. Все круче казались лестницы, все тяжелее санки, все непослушнее руки и ноги….Было 10 часов вечера, когда за Верой пришли из одного дома. Пришли с ключами. «Девушка, пойдем. В этой квартире никто не откликается. А там ребенок есть». Темно, а в фонаре нет керосина, и спички кончились. Собрала у подруг несколько спичек, пошла. Пошла одна.... И так страшен был этот путь на четвертый этаж незнакомого дома... Одну спичку пришлось потратить, чтобы найти и открыть ключом дверь, вторую — чтобы оглядеться в длинном коридоре пустой, запущенной квартиры. На что-то наткнулась, чуть не упала. Чиркнула спичкой — под ногами труп, зашитый в холстину…и вдруг услышала слабый детский писк. Надо было в темноте переступить через труп и идти наугад, на писк. Вера стиснула зубы и зашагала вперед, перешагнув через труп. Она нашла ребенка в кухне на столе, завернутого в грязное одеяло, придавленного каким-то хламом. Последняя спичка догорела, когда она освободила из-под хлама и закутала поплотнее ребенка. На обратном пути не рассчитала, снова споткнулась о труп. Опомнилась уже в казарме, когда положила ребенка на свою койку, села рядом и на вопросы подруг прошептала: «Не спрашивайте».

В Доме малютки, куда она чуть свет понесла спасенного ребенка, Веру знали хорошо. Няни встречали ее: «А твой-то вчерашний повеселел!» «Погляди, девочка-то твоя уже поправляется!» К ней тянулись тоненькие детские ручки. Какие-то мальчики и девочки прижимались к ее коленям — она не всех узнавала, но это были ее дети, она спасла и отогрела их, они ее помнили. Однажды, когда она сдавала девочку без всяких документов, ей сказали: «Это уже третья Вера Щекина у нас!» Записывая ребенка, ему давали фамилию той, которая его спасла, а девочкам — и ее имя. Скоро у Веры оказалось уже семь «своих» детей, а всего она спасла тридцать девять маленьких ленинградцев…Вера привязывалась к детишкам, но детишек увозили, увозили, увозили... Целые детские дома грузились в автобусы и тянулись через Ладогу на Большую землю, в тыл, к безопасности, к сытной еде, к теплу. Вера провожала детские эшелоны через Ладогу. Гитлеровцы следили за движением эшелонов, с дикарской яростью бомбили и обстреливали их при выгрузке и погрузке…Двадцать раз проделала Вера этот опасный и милосердный путь.

Когда сейчас, спустя полтора года после страшных испытаний первой блокадной зимы, спрашиваешь себя: как выдержал Ленинград? — в ответ вспоминаются вот такие люди, как Вера Щекина и тысячи ей подобных женщин и мужчин неслыханной выносливости, громадной душевной силы и несгибаемого упорства. Это они отстояли Ленинград и вернули ему жизнь.»

До конца блокады Вера продолжала свою деятельность. Весной чистила город от мусора и снега, летом выращивала овощи на огородах. Обходила свой квартал, проводила санитарный осмотр квартир, устраивала больных — в больницы и слабых — на усиленное питание, одиноких стариков в Дом престарелых, где ее радостно встречали прежние подопечные: «Наша Вера приехала! доченька!». Помимо этого, она с подругами выступала в жилых домах и в госпиталях: пели песни, ставили пьесы, читали книги. Теперь никто уже не считал ее неподходящей для фронта, но она и была на фронте.

В 1975 году за проявление особого милосердия к людям, жившим в блокадном Ленинграде, за самоотверженный труд во имя сохранения жизни детей Вера Ивановна Щекина была награждена медалью Флоренс Найтингейл, высшим международным знаком отличия медицинских сестер.

Пока мы помним, они живы!